Pifagoria.ru > Учение жизни > Символистические истоки творчества Рерихов

Символистические истоки творчества Рерихов

Культура и Символизм нераздельны.

Без Культуры нет Символизма;

Без Символизма нет Культуры.

Рерихи рассматривали как антиподов Красоту Духовной Культуры и уродливость технологической Цивилизации.

Первая – символ Света; последняя – символ тьмы.

Чудовищное исчадие мрака грозит поглотить человечество, но отчаиваться нельзя.

Е.И.Рерих учила, что пока человек борется с натиском тьмы – не все потеряно.

Символ, который становится стимулом – вот залог торжества Высокой мысли, руководимой неодолимою волей.

Победа Духа над хаотической материей символизируется формулой «Свет Свят», ибо Свет созидатель Красоты, Гармонии и Совершенства Вселенной.



Творчество великого созидателя в сфере искусства всегда перерастает рамки той художественной школы, в пределах которой формируется его уникальная гениальность. Но отвлекаясь от исторически обусловленных, подвластных преходящей моде творческих направлений, можно выявить в произведениях каждого художника принадлежность или к рационалистически-натуралистическому воспроизведению действительности, или к символистически-одухотворенному восприятию мира.

Это размежевание зависит не столько от общепринятой идеологии, сколько от присущей творческой индивидуальности духовной дальнозоркости либо духовной близорукости.

Человек духовно дальнозоркий способен внутренним зрением постичь (пусть в догадке!) дальние миры; духовно близорукий не может перешагнуть заколдованный круг земного горизонта...

Но отсюда не следует схема поляризации: вот художник (писатель) земного плана, а вот – плана небесного! Люди в подавляющем большинстве живут не на полюсах, а между полюсами Земли. В отличие от бестелесного ангела эталонный человек запрограммирован как земно-небесное существо. Потому даже предрасположенный ко всему небесному не гарантирован от погружения подчас в земные недра... И все же принципиальное разделение неотменно! Пушкин – автор непревзойденного «Пророка», стихотворения, в котором исчерпывающе представлена огненная трансмутация организма при посвящении[1], – писал в молодости фривольные стихи, как вульгарный Барков; однако Барков, доживи он и до ста лет, не сумел бы написать «Пророка»... Да и навряд ли захотел бы!

Рационалистическое мышление Нового времени, привнесшее доминанту рассудка над духом, тела над душой, способствовало развитию куцей философии и морали: «земное человечество единственное во Вселенной»; «живем один раз»; «лови момент удачи и наслаждения, а там все прахом!..»

Истинные ценности мировой Культуры прошлого были выкинуты на свалку не семь с половиной десятков лет тому назад, а гораздо раньше, в 1751-1780 годах, когда Дидро и Д'Аламбер, объединившиеся с учеными-отрицателями внеземных феноменов, издали «Энциклопедию», всесторонне объяснившую мир с точки зрения премудрости слепых кротов[2].

Подъем астрономии, приблизивший нас к мертвому небу, непроницаемо отделил нас от Неба живого. Между тем Древние знали о брачном союзе Неба и Земли, знали, что мир плотный и мир Тонкий, как сообщающиеся сосуды, знали о всеохватном Единстве Космоса, о всеобъемлющей сцене Мироздания, на которой действующие лица люди и Боги, а режиссер – Рок или Карма...

Одухотворен и символичен эпос народов мира в таких его наиболее выдающихся образцах, как «Махабхарата», «Сказания о Гильгамеше», «Илиада» и «Одиссея», скандинавская «Эдда», ирландские «Саги», «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде», «Слово о полку Игореве».

Духовное и куртуазное искусство главенствовало в эпоху Средневековья, оставившего нам вершины (буквально) архитектуры – устремленные гигантскими кристаллами ввысь готические соборы[3].

Эстафету спиритуалистического мировоззрения в конце XVIII – начале XIX веков подхватили романтики В.Блейк, Ф.Гельдерлин, Ф.Новалис, И.В.Гете, Дж.Г.Байрон, А.Пушкин, М.Лермонтов, Ф.Тютчев, Г.Гейне, В.Гюго, Э.А.Гофман, Э.По и др.[4]

В свою очередь наследниками романтиков выступили накануне XX в. и на его первой стадии символисты: Г.Ибсен, М.Метерлинк, Р.Гауптман, В.Соловьев, Ф.Сологуб, Ф.Брюсов, К.Бальмонт, А.Блок, А.Белый, М.Волошин, Р.М.Рильке и др.

Идейное кредо романтиков и символистов:

1. Помимо земного мира существует мир Неземной. (Романтики допускали непосредственное вмешательство неземных сил в людские дела).

2. Неземной мир общается с земным, как правило, не прямым, а косвенным образом. (Поэзия символистов).

Это означает: взамен привычной удобопонятной информации – символика намека, неслышимой подсказки, предупреждения типа не восклицательного знака, а едва различимого пунктира...

В одной из книг серии «Агни Йога» говорится:

«И муравей может быть вестником»[5].

Египетские жрецы во главе войска фараона отказались от похода, когда заметили жука-скарабея, пересекавшего дорогу армии. Пушкин, спешивший в Петербург, повернул кибитку, увидев зайца, перебегавшего путь. (А не обратил бы внимания – поспел к выступлению декабристов на Сенатской площади...)

Наряду с признанием сокровенной роли всевозможных визуальных символов, называемых в народе приметами, спиритуалистическое мировосприятие придает огромное значение символике чисел.

Культивируемые на всем земном шаре с доисторических времен Священные числа 3, 7 и 12; почитаемые пифагорейцами тетрада (4) и декада (10); герметические значения Древнего Египта (9, 16, 25, 28, 42); индуистский пантеон богов (33, 333); сакральные числа буддизма (8, 108) и другие, неслучайно выделенные числа, подобно дереву-лесу баньяну, но увеличенному до всезвездных масштабов, связали в едином нерасторжимом узле любые проявления микро-, макро- и мегамира.

Духовная дальнозоркость романтиков и символистов позволила им, как в той или другой мере посвященным, ориентироваться в недоступных нашим органам чувств аспектах бытия.

Вильям Блейк (1757-1827) в «Изречениях невинности» писал:

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность,
И небо – в чашечке цветка.

Мы открыли великих отечественных космистов – Циолковского, Вернадского, Флоренского, Чижевского... И при этом как будто совсем позабыли, что традиция космизма уходит в глубокую древность.

С незапамятных времен дошли до нас исчерпывающие формулы Учителя Учителей Тота-Гермеса Трисмегиста: «Все во всем»; «Как вверху – так внизу»; «Микрокосм (человек) подобен Макрокосму (Вселенной)».

Сознательными или бессознательными космистами (в широком смысле слова, т. е. без увязки с представлением только о физическом Космосе) были многие крупнейшие писатели и художники.

Разве античная скульптура, изображавшая преимущественно богов, и христианское иконописное искусство, как и живопись на религиозные темы – не космизм?

Разве Шекспир в завязке «Гамлета» не предоставил сло’ва духу покойного отца героя? Разве не ведьмы предрешали судьбу персонажей «Макбета»? Недооцененная по достоинству истинно эзотерическая пьеса Шекспира «Буря» разве не повествует о победе светлого волшебника Просперо над исчадием тьмы Калибаном? Из «Бури» вышли так называемые «фантастические» пьесы гениального Гоцци!

Глубоко мистичны романы Бальзака: «Шагреневая кожа», «Луи Ламберт», «Поиски Абсолюта»[6]; повести Гоголя: «Вий», «Страшная месть», «Портрет»; рассказы Тургенева: «Призраки», «Песнь торжествующей любви», «После смерти», «Странная история»; произведения Лескова: «Запечатленный ангел», «Очарованный странник»...

Вот так расхожая репутация «реалистов» некоторых прославленных мастеров прозы опровергается отдельными (из лучших!) произведениями их. Нельзя в этот сверхреальный ряд шедевров мировой литературы не поставить «Смерть Ивана Ильича» Л. Толстого, повесть, в которой автор, провидчески предвосхищая откровения реаниматоров наших лет, переживания умирающего завершает эффектом света!

Предсказания грядущего – удел пророков, святых праведников, имеющих исключительную связь с Миром Высшим. Но как способен человек искусства, зачастую мятущаяся душа, достичь в творчестве пророческой высоты?

Елена Ивановна Рерих, доверенное лицо Гималайских Махатм, свидетельствует: душа, покинувшая тело и устремленная к Свету, может в сердечном порыве подняться выше уготовленной сферы и на миг заглянуть в Лучший Мир... Тут же она притянется в заслуженную ею область, но высшая красота запечатлеется в ее сознании и будет служить стимулом для дальнейшего восхождения.

Подобные экстремальные подъемы духа присущи большим поэтам, обладающим исключительно тонкой интуицией.

Написанное в 1918 году стихотворение Александра Блока «Скифы» – вещее предупреждение о предстоящем разрушении культуры, т.е. о том, что, к несчастью, произошло в нашей стране и в Германии в 20–40-е годы...

Это стихотворение замечательно также параллелизмом качественности числа (пифагорейский постулат!) и общения с Небом (спиритуалистическая аксиома!):

Мы любим все – и жар холодных числ,

И дар божественных видений...

Парадоксальное определение чисел не противоречиво. Речь идет о поверхностном холоде и внутреннем жаре числа. Символика числ согревала сердца высоко мыслящих поэтов на протяжениии тысячелетий, но с несравненной грандиозностью и метагалактическим размахом ее выразил в начале XIV века Данте Алигьери в поэме «Божественная комедия». Сама архитектоника поэмы сугубо математична: состоит из 3-х частей и написана терцинами, т. е. троестрочием. Троичность, соответствующая Божественной Троице христианства, усилена 33-мя песнями «Чистилища» и 33-мя «Рая», но «Ад» содержит 34 песни, так что всего в поэме 100 песен[7]. В песне о рае Данте, достигший Эмпирея (наивысшей сферы), любуется Священной эмблемой – Орифламмой, увенчавшей спустя 6 веков Знамя Мира Рерихов:

Так посредине пламя заревое
Та Орифламма мирная лила.
И в той средине, распластав крыла -
Я видел, – сонмы ангелов сияли...

Орифламма представляет из себя три равных диска, опоясанные кольцом, т. е. состоит из геометрических фигур числом «3 + 1». Вполне закономерно она фигурирует в 31-ой песне о Рае.

Явно простонародная и не явно рафинированная поэма Александра Блока «Двенадцать»[8] содержит строго-выверенную символику чисел. Явно – в названии («Двенадцать») и в числе частей 12.

Не явно (кто будет подсчитывать?) в числе строк – 333.

Приверженность к Священному числу «3» характеризует поэзию учителя Блока, поэта-философа-теолога Владимира Соловьева. Программные стихотворения его: «Три свидания», «Три подвига».

Знаменательно, что Соловьев узрел божественное видение, музу своей жизни, прекрасно-мудрую Софию, как Данте Беатриче, в 9 лет (3x3).

Непосредственное влияние Владимира Соловьева на плеяду российских символистов начала XX в., как нынче принято говорить, неоднозначно. Но он, несомненно, был их предтечей. Не только как патриарх теории и практики нового литературного направления на Руси. Владимир Соловьев является олицетворением и взыскательным эталоном небывалого поэта-ученого, поэта-мыслителя, поэта-эзотерика. Ему наследовали сопоставимые по индивидуальному своеобразию и разносторонней культуре большие мастера стиха.

Какое блестящее созвездие имен!

Мэтры символизма – Вячеслав Иванов, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Андрей Белый, Максимилиан Волошин[9] были глубоко эрудированными людьми с обширными познаниями в философии, филологии, истории и науке. Разбирались в теософии Блаватской и антропософии Штейнера. В поле их зрения находились извечные проблемы бытия как экзотерического, так и эзотерического плана...

К этим именам корифеев Серебряного века отечественной поэзии, по моему глубокому убеждению, необходимо присоединить имя поэта-художника-мыслителя-пророка Николая Рериха, автора до сих пор недостаточно оцененной книги стихов 1909-1921 гг., переизданной ныне под названием «Письмена».

Сам Николай Константинович охарактеризовал свое творчество, имея ввиду прежде всего живопись, как героический реализм. Неоспоримо: и героизм, и реализм присущи всем произведениям Рериха в живописи, в стихах и в прозе. Но неотъемлемой принадлежностью их, одухотворяющей шедевры великого мастера, является высокая и светлая символика – тот магический кристалл, который помогает в земном узреть Надземное, преобразовать убогое трехмерие очевидного в запредельное многоцветье неизмеримого.

Волшебство символизма Рериха не укладывается ни в стилизаторство «Мира искусства» – объединения художников, в которое он входил в годы молодости, ни в элитарную изысканность «башни слоновой кости» – метафорической обители поэтов, презревших низменную и неизменную суету земную...

С такой «башни» начинали западные символисты, но такую «башню» покинули символисты российские.

Блок, Белый и Волошин с годами преодолевали высокомерие интеллектуального аристократизма и от роли поэта-жреца переходили на позицию поэта-гражданина, не слуги абстрактного народа, не слуги конкретной власти, а слуги собственной совести.

Рериху, единственному из всех, не пришлось переделывать себя, потому что изощренный и эгоцентричный субъективизм был ему изначально чужд. Другое сближало его поэзию с платформой современников символистов: методология знакового познания действительности.

Недаром книга стихов Николая Константиновича открывается разделом «Знаки»!

Приведем первые два стихотворения раздела, представляющие подлинный идейный манифест поэта.

Священные знаки
Мы не знаем. Но они знают.
Камни знают. Даже знают
деревья. И помнят.
Помнят, кто назвал горы
и реки. Кто сложил бывшие
города. Кто имя дал
незапамятным странам.
Неведомые нам слова.
Все они полны смысла.
Все полно подвигов. Везде
герои прошли. «Знать» –
сладкое слово. «Помнить» –
страшное слово. Знать и
помнить. Помнить и знать.
Значит – верить.
Летали воздушные корабли.
Лился жидкий огонь. Сверкала
искра жизни и смерти.
Силою духа возносились
каменные глыбы. Ковался
чудесный клинок. Берегли
письмена мудрые тайны.
И вновь явно все. Все ново.
Сказка-предание сделалось
жизнью. И мы опять живем.
И опять изменимся. И опять
прикоснемся к земле.
Великое «сегодня» потускнеет
завтра. Но выступят
священные знаки. Тогда,
когда нужно. Их не заметят.
Кто знает? Но они жизнь
построят. Где же
священные знаки?

Увидим
Мы идем искать священные
знаки. Идем осмотрительно и
молчаливо. Люди идут, смеются,
зовут за собою. Другие спешат
в недовольстве. Иные нам
угрожают. Хотят отнять
то, что имеем. Не знают
прохожие, что мы вышли
искать священные знаки. Но
угрожающие пройдут. У них
так много дела. А мы
будем искать священные
знаки. Никто не знает, где
оставил хозяин знаки свои.
Вернее всего, они – на столбах
у дороги. Или в цветах.
Или в волнах реки.
Думаем, что их можно
искать на облачных сводах.
При свете солнца, при свете
луны. При свете смолы
и костра, будем искать
священные знаки. Мы долго
идем, пристально смотрим.
Многие люди мимо прошли.
Право, кажется нам, они
знают приказ: найти
священные знаки. Становится
темно. Трудно путь
усмотреть. Непонятны места.
Где могут они быть -
священные знаки? Сегодня
мы их, пожалуй, уже не
найдем. Но завтра будет
светло. Я знаю – мы их
увидим.

Обращает внимание: стихотворения тематически близки. Второе как бы продолжение первого. Это подчеркивается последовательностью названий их: Священные знаки – Увидим!

Однако поиск их непрост – нет определенного места. Они могут быть везде и нигде... Кроме того, неизвестно, как они выглядят и что из себя представляют. Прямо по прибаутке: «Пойди туда – не знаю куда; найди то – неведомо что»!

Но аналогичен путь человека, рождающегося из темной утробы матери на свет Божий. Он попадает в полную неизвестность. И в непонятной топографии вещественно-плотного мира должен найти те символы-ориентиры, которые способны вывести его через болотные огоньки низин тонкого мира к сияющим вершинам Мира Огненного...

Символы-ориентиры суть Священные знаки. Возможное многообразие их в принципе неисчислимо. Но в данном случае как раз исчислению поддается.

Оба стихотворения Рериха, в отличие от последующих, имеют одинаковое количество строк. Что это доказывает? Ничего или нечто важное, если есть полное соответствие содержания и числа!

То и другое стихотворение о Священных Знаках.

Количество строк как того, так и другого – 37.

Сочетание цифр, поскольку «3» и «7» – Священные Числа, наводит на мысль о неслучайном совпадении смысла и формы: автор композицией стихотворения как бы подсказывает, что Знаками-ориентирами могут быть Священные Числа.

Тройка и Семерка в другом структурном варианте присутствует в поэме Волошина «Космос» 1923 года. Она состоит из 7 частей и 300 строк. Если бы 300 делилось на 7 или хотя бы в размерах частей соблюдался бы какой-то единообразный порядок, сумма «300» выглядела бы менее удивительной, но перечень количества строк по частям поэмы (39, 29, 39, 46, 59, 63, 25) никак не предполагает столь круглый результат!

О решающей мощи сочетания Тройки и Семерки в астрологически-прогностическом плане заявляет Елена Ивановна Рерих в «Легенде о камне» («Криптограммы Востока»):

«…Новая Страна [Россия][10] пойдет навстречу Семи звездам [Большой Медведицы] под знаком Трех звезд [Созвездия Ориона], пославших Камень миру… [Камень Ориона, наделенный магнетически воздействующими светоносными функциями]».

В тех же «Криптограммах…» Е.И.Рерих сообщает о Трех Приказах, главный из которых принадлежит Матери Мира:

«…Вот два Приказа – на концах Мира Владыки – Христос и Будда. И слово их, как меч сверкающий, но поверх Их грома явлен Приказ Безмолвный… И Она, Лик Сокрывшая, встанет на страже Одна в сиянии знаков.

И никто не взойдет на вершину, никто не увидит сияния Додекаэдрона [двенадцатигранника], знака Ее мощи…» («Приказ»).

Третье Священное число – после Трех и Семи – Двенадцать.

Напомним, что в Откровении Иоанна грядущий Град Божий на новой Земле под новым Небом многократно характеризуется числом «12».

Напрашивается вывод: Данте, Блок, Рерих и Волошин виртуозно владели символикой числ, превосходно используя ее в своих поэтических произведениях.

Необычайно обостренное ощущение слова, ритма и композиции поражает при знакомстве с лирикой гротескного романтика Эдгара По. Его ажурная вязь стиха производит особенное впечатление в блестящих переводах Бальмонта стихотворений «Ворон» и «Колокольчики и колокола».

Поэт рассказывал, что, прежде чем приступить к работе, он составлял геометрический чертеж задуманного сюжета, корректируя вдохновение алгеброй, хотя был Моцартом, а не Сальери в поэзии.

К сожалению, огненное сердце, не контролируемое духом, увлекло Эдгара По на гибельную стезю Фаэтона: он прожигал жизнь и рано сжег себя.

Сходна была натура Константина Бальмонта, классического воплощения стихийного, безудержного, богемного образа поэта. Эпатаж, беспутство, декоративность, манерничание, самолюбование и вместе с тем вдохновенные вспышки озарения, музыкальная напевность и филигранная отделка стиха – вот что позволило лучшим образцам его поэзии стать хрестоматийными...

Едва ли не решающую роль в идейно-творческом формировании Бальмонта сыграла Елена Петровна Блаватская.

Читаем в «Путевых письмах» 1905 года:

«Прекрасная, как драгоценный камень, книжка "Голос Безмолвия" была утренней звездой моего внутреннего рассвета. Она ввела меня в новый мир». [11]

Этим объясняется, почему среди калейдоскопической мозаики лирики поэта встречаются стихи, как бы предваряющие либо предчувствующие мотивы творчества Рерихов.

Вот стихотворение из цикла «Мгновения правды».

Зов
Есть правдивые мгновенья,
Сны, дающие забвения,
Луч над бездной вечно-зыбкой,
Взоры с кроткою улыбкой.
В темной ночи этой жизни
Дышит зов к иной отчизне,
Звон заоблачных соборов,
Тень светлей земных узоров.
Есть намек на Мир Святыни,
Есть оазисы в пустыне;
Счастлив тот, кто ждет участья,
Счастлив тот, кто верит в счастье.
Все, на чем печать мгновенья,
Брызжет светом откровенья,
Веет жизнью вечно-цельной,
Дышит правдой запредельной.

Как известно, книга «Зов» открывает серию книг «Живой Этики», изданных Еленой Ивановной Рерих.

Не менее провозвестническое стихотворение поэта входит в цикл «Зарево зорь».

Агни
Красные кони, красные кони,
красные кони – кони мои.
Ярки их гривы, вьются извивы, пламенны взрывы,
ржут в забытьи.
Ржут, что есть мочи, дрогнули ночи, конские очи –
молнийный свет.
Спят водоемы, будут им громы, рухнут хоромы
вышних примет.
Жаркие кони, яркие кони, жаркие кони –
кони мои.
Топнут о камень – топнут – и пламень
вырос и взвился проворней змеи.
Звонки подковы, златы и новы,
пышны покровы красных попон.
В мире – вещанье, капель жужжание,
резвое ржанье, хохот и стон.
Белый – рождаясь, красный взметаясь,
Весь расцветаясь в пропастях дня,
Я у порога Мрака – Зловрога.
Знаешь ты Бога? Видишь меня?

Невольно возникают перед глазами красные кони картин Рериха... Они у поэта олицетворение Агни-Огня, любимой стихии Бальмонта. И, подобно Рериху, служение Красоте Бальмонт выдвигает на первый план:

Четыре в здании угла,
Четыре истины на свете:
Быть в красоте. Не делать зла.
Любить весь мир. И быть как дети.

«Белый зодчий»

В противоположность экспансивному, порывистому, непостоянному в чувствах и мыслях Бальмонту поэт Валерий Брюсов был дисциплинированным человеком всеобъемлющего интеллекта, ибо с равным мастерством писал об Асаргадонах, электронах, законах природы и притонах больших городов... Все было подвластно его универсальному уму, безупречно имитирующему и непосредственность сердца, и прихотливость фантазии...

Естественно: герметикой числ Валерий Брюсов владел почти, как посвященный... Познакомимся с фрагментом стихотворения 1917 года «Пирамиды»:

В пустыне, где царственный Нил
Купает ступени могил;
Где лаврам колышимым вторя,
Бьют волны Эгейского моря;
Где мир италийских полей
Скрывает этрусских царей;
И там, за чертой океана
В волшебных краях Юкатана,
Во мгле мексиканских лесов, –
Тревожа округлость холмов
И радостных далей беспечные виды,
Стоят пирамиды.
Из далей столетий пришли
Ровестницы дряхлой Земли
И встали, как символы, в мире!
В них скрыто – и Три, и Четыре,
И Семь, и Двенадцать: в них смысл
Первичных, таинственных числ...

Здесь поэту удалось подойти вплотную к тайне, о которой строили догадки многочисленные историки рационалистического и мистического направлений: что такое пирамида? Остроконечная обтесанная гора из камня или геометрическая и герметическая модель Мироздания?

Обратимся к наиболее авторитетному свидетельству:

«Среди толкований о пирамидах усмотрите одно, которое предуказывает три Мира. Вершина – Мир Огненный, где все едино; середина помещения – Мир Тонкий, где естества уже разделены; и низ – Мир Плотный. Мир Плотный так разделяет естества, что даже трудно представить, как они сольются на огненной вершине. Но пирамида строилась для вершины. Основание ее полагалось только для сведения со всех сторон гармонично и совершенно. Пусть каждый подумает сколько раз точка вершины поместится в основании?» («Мир Огненный», ч. III, 519).

Итак, точка вершины кульминирует всю конструкцию пирамиды и олицетворяет Наивысший Божественный Мир – генератор Всеединства бесконечного.

Символ Единства: Точка – Единица, Бог – Абсолют. Эту Точку – Единицу организуют 4 пересекающиеся ребра 4-х треугольных граней пирамиды. (Тройка и Четверка – производители Священных числ: 3 + 4 = 7; 3 х 4 = 12)

Клятва пифагорейцев «из Тетрады – Декада» означала, что в конечном счете Четыре эманируют Единицу:

1 + 2 + 3 + 4 = 10. Цифровой корень Десяти равен Единице: 10 → 1 + 0 = 1.

Традиционный натуральный ряд числ в математике – от единицы до «и так далее» – демонстрирует дурную бесконечность. Эзотерика учит:

Эволюция свершается от Единицы (Бога) до Единицы (Бога).

Человек несет в себе драгоценный дар – бессмертную искру Духа Божьего – эту самую, Вечную при всех модификациях, Единицу. Его задача не погасить искру, а донести до Алтаря Вечного Пламени.

Символизм в понимании, не привязанном к определенной художественной школе, а в понимании наиболее широком, всеохватном, общекосмическом, как утверждение символа главенствующим в образной и абстрактной информатике, такой символизм был задолго до появления его в специфической форме западноевропейской или российской интерпретации. Являющиеся генофондом Культуры народов земного шара – мифы, легенды, предания и сказки – в корневых основах – символистичны. Мы привыкли подходить к ним скорее как к литературному развлечению, забаве, занимательным пустякам и проходим мимо ненавязчивого иносказательного кода, не учитывая, что символ может быть не только наглядным (экзотеричным), но и зашифрованным (эзотеричным)...

Распространенный враг иносказательного смысла – буквальное понимание текста. Вот элементарный прием: атеист возражает:

«Бог создал человека по образу и подобию своему. Почему же в людях так мало добра?!»

Но «образ и подобие» не есть дубликат. Огонек свечи – подобие солнца. Однако далеко не солнце!

Фабула сказки наивна. И это бросается в глаза. Остаются в стороне: более или менее достоверное историческое происхождение и – главное – всевременная всеобщая народная мудрость.

Существует превратное представление, что символизм начала XX в. на Руси, подобно другим художническим направлениям, пройдя стадии роста, расцвета и увядания, сошел со сцены искусства, уступив место более молодым модным новообразованиям, какими были, например, акмеизм, футуризм, имажинизм, конструктивизм... Для символистов, в узком смысле этого термина, такая трактовка применима. Но в широком понимании символизм в литературе (и в искусстве вообще) живет после «юридической» кончины, претерпев закономерные модификации, сопутствующие этически-эстетическому процессу развития искусства; живет потому, что выжил даже в лице его прямых противников!

Вождь акмеизма, бросивший перчатку символистам, поэт Николай Гумилев, не приемля специфической туманной дымки недосказанности последних, привнес в поэзию вещественную конкретность и четкую определенность, но в творчестве оставался самым заядлым романтиком, таким же, как Александр Блок, Андрей Белый и Константин Бальмонт, только более откровенным и агрессивным.

Осипу Мандельштаму, несмотря на прокламированный разрыв с предшественниками, символическое мироощущение было не чуждо, а первой леди акмеизма – Анне Ахматовой – органически присуще.

Если молодой Мандельштам по-своему повторил завет Тютчева – «Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить», то Гумилев в зените творческой зрелости от лица бродячего дервиша возвестил индийскую мудрость в символистическом духе:

«Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!»

Что стоит признание Анны Ахматовой на склоне лет:

А сам закат в волнах эфира
Такой, что мне не разобрать,
Конец ли дня, конец ли мира,
Иль тайна тайн во мне опять.

«Тайна тайн» – клад за семью замками герметистов, гностиков и символистов.

В лексиконе противников символизма такое сочетание слов невозможно. Футуристы вытеснили изысканно-многозначно-загадочную фразеологию «заумью» и вызывающе площадной речью. Никаких почтительностей к прежде священному!

Маяковский заключает «Облако в штанах» бесцеремонным обращением:

Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Глухо.
Вселенная спит,
Положив на лапу
С клещами звезд огромное ухо.

Вселенная не реагирует на вопль-вызов человека: спит, не слышит. А это в принципе неверно.

Марина Цветаева глубже постигла взаимопроникновенность человеческого и Всеобщего:

Мир обернулся сплошною ушною
Раковиною: сосущей звуки,
Раковиною – сплошной душою
(Час, когда в души идешь – как в руки! )

Это ли не символизм самой высокой пробы?!

О том же, но предельно лаконично, формула Хлебникова:

Я вижу: Рак, Ове’н...
А мир лишь раковина!

Вот так Маяковский – Цветаева – Хлебников перекликаются: «огромное ухо», «ушная раковина», «раковина мировая».

Можно сделать вполне обоснованный вывод: чем значительнее творческая индивидуальность, тем больше в произведениях поэта открытого или скрытого символизма.

Информатика во второй половине XX века монополизировала сознание человечества: информатика общественной жизни; информатика научных открытий; информатика политических процессов; информатика стихийных бедствий; информатика экологических угроз; информатика прогностических вероятностей... Вся эта информатика рационалистического плана и потому ограниченного значения.

Без учета символистической информатики, диктуемой не разумом (рассудком), а интуицией, человечество блуждает в потемках, натыкаясь на тупики или балансируя над пропастью...

Лишь символистическая информатика, устанавливающая связь между самым близким и наиболее далеким, способна вывести род людской на Беспредельный простор Многомирья и объяснить Высочайшее предназначение человека...

Мудрость – это осознанная и принятая к руководству символика, а с ее помощью – обретенная библейская Лестница Иакова, поднимающая Дух человеческий к Небу.

Технологический космизм полезен, но никакой самый успешный полет несопоставим с Восхождением Светлосимволическим!

Превосходная двойная формула:

Символизм – космичен; космизм – символичен.

Истинная Нить Ариадны, которая помогла Тезею выйти из непроходимого лабиринта, была символической нитью, идентичной мистериальному компасу Посвящения.

Символизм – мост между земным миром и Миром Надземным.

Символика повсеместна, но для воспитанного современной цивилизацией среднеэталонного человека – неуместна...

«Поэзия прекрасна ароматом», –
Сказал один поэт.
«Начхал я на нее! Я в рифму ору матом!» –
Сказал другой в ответ.

Гиперболическое огрубление общественного сознания – еще один враг Символа, Красоты, Знамени Культуры, высоко поднятого Рерихами более чем полвека тому назад.

Знак Орифламмы на Знамени Мира – символ и эмблема вечности Духа, подверженного всем земным бурям и потрясениям, но никогда не поверженного!

Биография человечества испещрена темными и кровавыми пятнами, смутными периодами и эпидемическими психозами, но непреходящая символика языческого и христианского креста, пятиконечной пифагорейской звезды, кадуцея Меркурия, симметричного завитка двух Начал Инь и Ян, Чаши либо Камня Грааля и Трех в Одном Орифламмы (три расположенные треугольником диска в кольце), подобно немеркнущему маяку, из века в век направляла ладьи бесстрашных искателей Истины к заветной гавани. Правда, не всем посчастливилось бросить якорь...

Символы всемогущи, как Боги, которые не во всем всемогущи. В Индии риши, достигшие максимальной святости, приобретали власть над Богами.

Боги Эллады заслуженно ушли в прошлое, ибо были подчинены Року.

Когда Пифагор утверждал: числа правят миром, подразумевал – проявленным миром.

Вычислить можно конкретную загадку.

Мировую Тайну вычислить нельзя. [12]

В цикле стихотворений «Мальчику» Николай Константинович Рерих советует:

Но врагов и друзей
не считай!



 
[1] Прототипами Пушкинского пророка были пророки Библейские. Но Древний Египет в первой половине XIX века еще не раскрыл свои тайны. В найденном впоследствии «Сказании о Сатни-Хемуасе» говорится, что произнесший заклинание сокровенной книги Бога Тота (Гермеса Трисмегиста), «поймет язык птиц в небесах и ползучих тварей земных, увидит рыб из бездонных глубин, ибо чудесная сила поднимет над ним воды...». «Сказание» гораздо древнее Ветхого Завета. О прямой преемственности говорить нельзя. Но как это похоже на преображение избранника Шестикрылого Серафима:
И внял я неба содроганье,
И горних ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Для озарения посредством контакта с Высшим Разумом нет ни пространства, ни времени.

[2] Установочная статья «Энциклопедии» об идеологии истории начинается с безапелляционного утверждения: «История – это изложение фактов, приведенных в качестве истинных, в противоположность басне, которая является изложением фактов ложных».
Это нелепое противопоставление (басня не излагает ложные факты, а в гротескной форме типизирует фактические ситуации, подобно сказке) как нельзя более характеризует прямолинейно-тупое по сути (несмотря на острый интеллект и на внешнюю логичность) мышление энциклопедистов – «просветителей»... Воители пpотив одpяхлевшей цеpковной догматики и схоластики, они на пpокpустовом ложе «очевидного» и «пpавдоподобного», пpепаpиpовав свидетельства Геpодота, Плутаpха, Светония и дpугих дpевних исследователей, так пеpеписали истоpию, что в ней не осталось места ничему «аномальному», «чудесному» и внеземному...
Отpицательный беспpедел обьявил вымыслом наблюдавшиеся многими лицами небесные знамения, вещие сны, мудpость оpакулов, пpовиденциальные линии судеб и пpочие «свеpхъестественности» вплоть до необычных по самоотвеpженности поступков геpоев и святых. Так Вольтеp (автоp статьи об истоpии), замалчивая подвиг Муция Сцеволы, сжегшего pуку на огне факела для доказательства стойкости pимлян, не веpит в отступление цаpя Поpсены от осажденного Рима из-за «какого-то фанатика»...
Скептицизм, даже ни на чем не основанный, непеpеубедим!

[3] Сpеди кpупнейших поэтов Сpедневековья, великих духовидцев и эстетов, необходимо выделить фpанцузского и немецкого автоpов эзотеpических поэм о pыцаpе Гpааля, Паpсифале – Кpетьена де Тpуа и Вольфpама фон Эшенбаха, а также Гильома де Лоpиса, создавшего в стихах символически-аллегоpический «Роман о Розе» – (все – XIII в.). Бессмеpтна по возвышенной кpасоте «Легенда о жонглеpе Богоматеpи».

[4] Каждый из названных pомантиков – целый миp, по-своему оpигинальный и пpекpасный, отличный от дpугих миpов. В пеpвую очеpедь это относится к Вильяму Блейку, постpоившему в поэзии собственную, удивительно пpичудливую теологию и мифологию, наделенную им сотвоpенным теpминологическим антуpажем. (Пpедтеча Александpа Гpина и Даниила Андpеева!) Его метафизический миp, пpи всей неоспоpимой фантасмагоpичности пpевосходил в pеальности наглядный, но куцый миp pационалистов-энциклопедистов.
И Блейк бpосил им, модным кумиpам нового вpемени, гневный вызов:
Живей, Вольтеp! Смелей, Руссо!
Бушуй бумажная гpоза!
Веpнется по ветpу песок,
Что нам швыpяется в глаза.
Песчинка каждая – алмаз,
Когда в ней блещет луч небес...

Насмешники! Для ваших глаз
Несть в нашей Библии чудес!
Пpидумал атом Демокpит,
Ньютон pазъял на части свет...
Песчаный смеpч Науки спит,
Когда мы слушаем Завет.
Несколько слов о трех славных российских богатырях: Пушкине, Лермонтове и Тютчеве.
По заведенному литературоведческому трафарету байронический романтизм Пушкина (поэмы «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники», «Цыгане») относится к грехам его молодости... От Байрона Пушкин в процессе творческого становления действительно ушел. Но ушел ли от романтизма?
Возьмем лирику зрелого Пушкина: 1826 г. – «Пророк»; 1827 г. – «Три ключа», «Талисман», «Ангел»; 1928 г. – «Утопленник»; 1829г. – «Легенда», «Приметы»; 1830 г. – «Бесы», «Заклинание», «Гусар»; 1836 г. – «Отцы пустынники и жены непорочны»...
Истинным мистицизмом пронизана повесть «Пиковая дама».
Младший современник и продолжатель Пушкина Лермонтов в поэме «Демон» проникновенно и торжественно развивает тему, кратко намеченную в стихотворении Пушкина «Ангел»; в одноименном стихотворении варьирует его «Пророка»...
Как-то мимо внимания любителей поэзии и поклонников космизма прошло замечательное стихотворение Лермонтова, своего рода манифест человека не только Земли, но Вселенной: «Мой дом». Уместно напомнить здесь о нем:
Мой дом везде, где есть небесный свод,
Где только слышны звуки песен,
Все, в чем есть искра жизни, в нем живет,
Но для поэта он не тесен.
До самых звезд он кровлей досягает,
И от одной стены к другой –
Далекий путь, который измеряет
Жилец не взором, но душой.
Есть чувство правды в сердце человека,
Святое вечности зерно:
Пространство без границ, теченье века
Объемлет в краткий миг оно.
И Всемогущим мой прекрасный дом
Для чувства этого построен, –
И осужден страдать я долго в нем,
И в нем лишь буду я спокоен.
Поэт-новатор Велимир Хлебников дал такие лаконичные метафорические характеристики корифеям художественного слова:
О, Пушкиноты млеющего полдня!
О, Достоевскиймо бегущие тучи!
Ночь смотрится, как Тютчев...
Да. Тютчев это ночь. Но чарующая звездная ночь, приобщающая душу человека к невыразимой Тайне Единства Всеобъемлющего Бытия.
Поэт чувствовал эзотерическую невыразимость Тайны и лучше всего выразил это в стихотворении «Silentium» («Молчание»).
Футурист-будетлянин Хлебников, номинальный антагонист и романтизма, и символизма, по сути творчества его был и романтиком, и символистом.

[5] «Когда срок наступит, даже муравей гонцом придёт» («Озарение» 2, II, 11.)

[6] Цитаты из книги «Луи Ламберт» (1832 г.), свидетельствующие о посвященности Бальзака, не нуждаются в комментариях: «Невозможно, – говорил он, – сомневаться в приоритете священных книг народов Азии над нашим священным писанием».
«Антропогония Библии является только генеалогией человеческого роя, вылетевшего из улья, который повис на горных склонах Тибета, между вершинами Гималаев и Кавказа».
«Сведенборг выбирает из магизма, браманизма, буддизма и христианского мистицизма то, что в этих четырех религиях есть общего, реального, божественного, и придает этим доктринам, так сказать, математическое доказательство».
«Зороастр, Моисей, Будда, Конфуций, Иисус Христос, Сведенборг – руководствуются одними принципами и ставят себе одну цель» («Луи Ламберт»).

[7] «100» согласуется с Божественной Троичностью. В комбинаторике «100» в сумме трех возможных перестановок цифр («100», «010», «001») дает «111», т.е. Три Единицы, Божественное Триединство.

[8] Поэма Блока «Двенадцать», как «Медный всадник» Пушкина, многоплановое лирико-эпическое произведение. Поразительно оно парадоксальной достоверностью завершающего аккорда сюжета: Блок, как свидетельствует его дневник, в самом деле слышал погребальный гул крушения старого мира. И в самом деле сквозь метель в Петербурге видел Иисуса Христа! ..
В наши годы образ Христа кристаллизовался в идеал Учителя всепрощения и благой кротости. Но Христос обьективно был бунтарем против обреченной на вырождение господствующей идеологии. Он проповедовал: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее...» (Мф. 10, 34-35.)
Вот такого воинствующего Христа поставил поэт во главе красногвардейцев!

[9] Эзотерический символизм Волошина особенно выразителен в цикле стихов 1923 г. «Путями Каина», состоящем из семи частных поэм, одни названия которых красноречиво рассказывают об устремлении автора к сакрально-высокому, как то: «Огонь», «Магия», «Меч», «Космос»...
Первая часть «Космоса» – поэтическое изложение космогонии в духе гнозиса:
Созвездьями мерцавшее чело,
– Над хаосом поднявшись,
Отразилось
Обратной тенью в безднах
нижних вод...
... Адам был миром,
Мир же был Адам.
Он мыслил небом,
Думал облаками,
Он глиной плотствовал,
Растеньем рос,
Камнями костенел,
Зверел страстями,
Он видел Солнцем,
Грезил сны Луной,
Гудел планетами,
Дышал ветрами.
И было все –
Вверху, как и внизу, –
Исполненно высоких соответствий.
В последних двух стихах – буквальная формула Гермеса Трисмегиста.

[10] В квадратных скобках примечания Ю.Д.

[11] В тех же «Путевых письмах» восхищает сбывшееся через несколько десятков лет предсказание поэта: «Но я знаю, что недалеко время, когда красочная радуга угаданий, возникнув над погибшей Атлантидой, соединит в одну картину Майские развалины, Египетские пирамиды, Индуистские храмы и Океанийские легенды. Наше детское летоисчисление уступит место иному масштабу, временным рубежам, настолько же превышающим наши мерила, насколько полет кондора превышает перепархивание домашних птиц...»
Этот универсальный историко-теологический философский синтез, начатый в XIX в. Е.П.Блаватской («Тайная Доктрина»), был завершен в XX в. Е.И.Рерих («Живая Этика»).

[12]
Пифагорейское число

Его совсем на нет свело
Порабощение расчета.
Над ним вовсю глумится зло,
Лишая крыльев для полета.

Число правдиво и светло.
Оно не подлежит злословью.
Ведь вся Вселенная – число,
Но исчислимое Любовью.

11.11.2010


Вернуться назад